Из истории русской кулинарной культуры; Центрполиграф, 2009

• Krofa — 26 Сентября 2008

  4/5

  Эта книга очень необычна, она о том, какой русская кухня была раньше. Чтение само по себе интересное, познавательное. Понимание кулинарной культуры представлено в основном через Фонвизина, Грибоедова, Крылова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Чехова, Островского, Л.Н. и А.Н. Толстых, она раскрыта через их произведения, блюда героев, а также иногда через письма. Здесь много исторически верных сведений, знание о которых помогут разобраться в развитие кулинарных блюд и кухни в целом.

  0

  0

• Анонимно — 10 Ноября 2010

  5/5

  Это книга не только о еде.
  Вот кусок текста о Пушкине.
  Но Пушкин брал примеры из «практики застолья» не толь ко тогда, когда стремился к наибольшей образности и доход чивости своих политических характеристик.
  Иногда он просто на примере обычных бытовых ситуаций пытался зафиксиро вать свое личное отношение, а вернее, интуитивно возникаю щее у него чувство к тем или иным социальным тенденциям, которые проявлялись в обществе еще неясно, едва заметно, но тем не менее уже задевали, беспокоили и вызывали даже до саду или гнев поэта.
  Так, в «Станционном смотрителе» он делает авторское от ступление, где подчеркивает, что «долго... не мог привыкнуть к тому, чтобы разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде...». Эту же мысль, но в более общей, отвлеченной и констати рующей форме, Пушкин высказывал еще в «Евгении Онеги не», где, повествуя о быте семьи Лариных, сообщал, что «за столом у них гостям носили блюда по чинам», а затем повто рил ее в «Дубровском», где она характеризует деспотические порядки в доме Троекурова. Но об отрицательной оценке этого явления Пушкиным в «Евгении Онегине» можно было судить лишь косвенным об разом, учитывая, что это сообщение дается в контексте об щего иронического отношения поэта к помещикам типа Лариных. В прозаическом же варианте Пушкин ясно говорит о своем личном отрицательном отношении к этому явлению Веского барского хлебосольства и, кроме того, ясно объяс няет, что же его в данном явлении возмущает. Дело, оказы вается, не столько в самом порядке разноски блюд (по чинам), сколько в интерпретации этого установления, которую оно получает от холопов. «Разборчивый холоп», то есть мелкий исполнитель, раб, который тем не менее сам решает, кто, на его взгляд, на взгляд холуя, лакея, с его лакейских позиций, — важный или не важный, нужный или ненужный, по лезный или бесполезный, значительный или незначительный в обществе и для общества человек. Вот что возмущает Пушкина! Даже из контекста одной этой фразы такое понимание от ношения Пушкина не вызывает сомнения. Так что «кулинарное» окружение проясняет позицию Пушкина. А это значит что, только учитывая это «незначительное» высказывание мы можем правильно, точно, с помощью самого Пушкина, исторически объективно разобраться в том крайне запутанном пушкинистами вопросе, каковы же были философские и об щественно-политические взгляды Пушкина, или, если гово рить более узко, более конкретно, как он относился к народу, массе и что понимал под «толпой» и «чернью» — «термина ми», часто употребляемыми им в своих поэтических произ ведениях.
  Поразительно, что К. Маркс в своем конспекте книги Кошелева «Об общинном землевладении» обращает внимание на то же самое, замеченное только Пушкиным обстоятельство: «Разве все другие со словия не разделяют с крестьянами этого гнета?» — спрашивает Маркс. Но Пушкин, как историк, понимает — от этого историчес кого факта уйти никуда нельзя. Надо решать все вопросы по улучшению России с учетом ее специфики.
  Брать же нечто противоположное самодержавию и монархии, то есть механи чески ориентироваться на ее конституционные противополож ности — республику, демократию, либерализм — это совершен но неправильно, антиисторично и глупо. Он испытывал раздражение, не мог никак примириться с тем, «чтобы разборчивый холоп» обносил его блюдом на губер наторском обеде — смотря на его африканское лицо и вскло ченные бакенбарды и не видя ни погон, ни эполетов, спокойно решал, что «этой мелочи» он, ливрейный лакей, может и не поднести блюдо, пройти мимо, не заметить. То, что это великий поэт и гений, холопу даже и в голову прийти не могло, такие категории для него чужды.
  Но по казать свою маленькую власть лакея, облаченного в золотую ливрею, перед незначительным по фигуре и состоянию дво­рянином — это холоп может, умеет и даже к этому стремит ся, исходя из двух обстоятельств: во-первых, чисто сослов ного, из того, что раб не прочь отомстить хоть чем-нибудь своему (или чужому) господину. И во-вторых, из чисто лакейско-холопского чувства наглости: нагадить чем только мож но человеку, заведомо большему, заведомо более превосходя щему холопа, чтобы хоть на минуту испытать недоступное во все иные моменты чувство превосходства.
  Пушкин, как человек в высшей степени наблюдательный, хорошо познал эту породу людей, сформированных крепост ным правом в течение XVIII столетия — породу дворни, резко отличающуюся от крепостного крестьянства, занятого земле делием, скотоводством, работающего в сфере сельскохозяйст венного производства. Дворовые же люди — это та категория, которая послужи ла питательной средой и резервом для формирования всех со циальных пороков русского общества к концу XIX — началу XX века. Именно из этой среды рекрутировался, с одной сто роны, — «чумазый капитализм» России, ее купечество, а с другой, — социальное дно, преступный мир, и обе части этой бывшей дворни отличались неимоверным цинизмом, преступ ностью замыслов, помыслов и осуществлений, как в сфере экономики, так и в сфере человеческих отношений. От них, и только от них, пошли все виды социальной заразы и со циальных болезней русского общества накануне революции. Революция очистила частично страну от этой заразы, но затем представители дворни взяли реванш, ожив в новых, военных и послевоенных поколениях советского мещанства. ...
  Таким образом, и здесь мы видим, что нюанс, ускользнув ший в «серьезных», в основных замечаниях поэта, не нашедший отражения ни в тематике, ни в сюжете его стихов и прозы, все-таки вскользь, но проявился через кулинарный антураж, где Пуш­кин мог дать волю выражению своих подлинных чувств и эмоций. В «Евгении Онегине» он, сообщив о своем недовольстве обслужи ванием за столом на званых обедах, скрыл все же мотивы этого недовольства. Но в «Станционном смотрителе» в более разверну той формулировке той же мысли он объяснил, что все дело в его недовольстве дворней, плебеями-прохвостами, «разборчивыми холопами», которым нельзя давать волю, нельзя предоставлять возможность решать самим даже самые маленькие дела.

  0

  0

Все отзывы (5)