Отзывы на книгу: Репетиции (Шаров Владимир Александрович); ArsisBooks, 2009

Источник: Известия, 2 мая 2012, Елена Иваницкая
"Добро, обращенное на близких, всегда больше,
чем добро, обращенное на человечество"
Владимир Шаров — о рае на земле, сожженных архивах и умении не сбиваться в стаи
Автор восьми романов Владимир Шаров, которого на Западе называют "новым российским Достоевским", отметил 60‑летие и готовит к изданию новую книгу. Корреспондент "Известий" встретилась с юбиляром.
— Вы завершаете еще один роман. О чем он?
— Роман (рабочее название "Возвращение в Египет") получается очень большой: это фрагменты почти тысячи писем людей, прочно между собой, в том числе и по крови, связанных. Это их жизнь с 20‑х примерно по середину 60‑х годов прошлого века, и всё это так или иначе переплетено с комментариями к разным гоголевским текстам.
— Вашу писательскую манеру сопоставляют и с реализмом Льва Толстого, и с фантастическим абсурдом Кафки. А как вы сами ее определяете?
— Можно, наверное, сказать, что я ранен безумием нашей жизни, каким-то совершенно диким желанием втиснуть ее ужас в формальные и ко всему безразличные рамки. Достаточно вспомнить про папки со следственными делами, на которых был штамп: "Хранить вечно". В меру своих сил я и пытаюсь описать это вмешательство слов и понятий, связанных исключительно с Высшей силой, в самую обыкновенную жизнь заурядного человека. Эту ни с чем не сравнимую реалистичность нашего безумия, его достоверность, которая убила или сломала жизнь миллионам людей, а в общем, и всей стране.
— В своей прозе вы исследуете жестокий опыт ХХ века. А каким представляется вам желанный, добрый к человеку мир?
— Я убежден, что добро очень зависит от расстояния. Обращенное на близких — родных и друзей — оно всегда больше, чем обращенное на все человечество. Я безусловный сторонник "малых дел" — частной, семейной жизни. Люблю не философские трактаты и политические манифесты, не жизнеописания "сильных мира сего" (хоть я и историк), а дневники, воспоминания, переписку самых обыкновенных людей, роль которых в истории с общепринятой точки зрения невелика. Надо сказать, что всего этого от русского ХХ века осталось очень мало. Люди, боясь ареста, немилосердно жгли домашние архивы, а та часть, которая уцелела, написана со столь явной внутренней цензурой, что ничего, кроме печали, это не вызывает. Разумеется, я признаю, что немалое число тех, кто хотел радикально переустроить общество, выстроить рай на Земле, руководствовались вполне благими мыслями, однако, наверное, в любых абстрактных конструкциях (чем они величественнее, тем этого больше), есть что-то настолько враждебное человеку, что они режут его не хуже ножа.
— Вы придерживаетесь либеральных взглядов. Ответьте на вопрос: "Почему я либерал?"
— Большая часть того, что существует в мире (тут с Гегелем спорить трудно), так или иначе имеет свое назначение и смысл. И все-таки лично мне кажется, что самое хорошее, что в нас есть, связано с нашей непохожестью друг на друга, а не с нашей способностью сбиваться в стаи.
— Опыт историка, специалиста по истории русской Смуты, помогает вам понять сегодняшний день?
— XVI век — опричнина и начало XVII — смутное время — обнажили бездну всякого рода отношений, связей, институтов, которые прежде держали Россию, были ее фундаментом и несущей балкой и которые именно верховная власть шаг за шагом, послойно, начала разрушать. А дальше этот снежный ком катился уже сам собой, ничего нельзя было ни остановить, ни поправить, и прежде чем все постепенно стало восстанавливаться, прошло много десятков лет и погибло огромное количество людей — по разным оценкам, до трети населения России. Это был чрезвычайно страшный опыт того, чего нельзя делать никогда и ни под каким предлогом. И этот опыт со временем ничего не потерял. Он, так сказать, и сейчас живее всех живых.
— Писательство — это радость или страдание? Или "радость–страданье одно"?
— В первую очередь это очень долгий и очень медленный труд. Когда пишешь вещь 5–6, а то и семь лет, неизбежны длинные и, понятно, невеселые периоды апатии, неуверенности в себе, часто и полной безнадежности. А как это точнее назвать — радостью, страданием или чем-то третьим, — я сказать затрудняюсь.
— Какие из ваших романов вам особенно дороги и почему?
— В общем и целом я отвечаю за все, что написал. Кроме того, на вопрос, кого из своих детей ты любишь больше, ответить трудно. Все-таки те люди, чье мнение я знаю, выделяют "Репетиции", "Старую девочку", "Воскрешение Лазаря" и "Будьте как дети".
— В ваших романах немало эротических сцен. Почему они для вас так важны?
— Эротика (в моем исполнении она, как правило, мягкая) — законная часть той интимной человеческой жизни, которая меня интересует. Вне и помимо нее трудно представить любовь, ласку, нежность двух близких людей. Наверное, поэтому.
— Что из личного опыта вы бы хотели передать своим детям и их ровесникам?
— Пожалуй, только одно: понимание того, насколько сложен, изменчив и подвижен мир, насколько легко походя, невзначай можно обидеть человека. Мне вообще кажется, что большая часть, а, может, и всё зло в нашем мире (революция в том числе) — от попыток упростить мир, посмотреть на него математически ясно и понятно.

Один из самых необычных романов, читанных мной за последние 10 лет. Его главный герой - философия русской истории, как ни парадоксально это может звучать. Вектор и динамика русской истории интерпретированы автором в романной форме: Постановка Евангелий как история России последних 400 лет в миниатюре. Будет интересен всем, интересующимся проклятыми "вечными русскими" вопросами... Специфика - авторский стиль сплошного "ветхозаветного" рассказа - без диалогов и прямой речи, который будет не всем по вкусу. Однако роман - одна из самых оригинальных и самобытных вещей современной русской литературы, заслуживающий самой высокой оценки хотя бы за свою неповторимость и самобытность...

"Репетиции" - первый роман, открывший мне прозу Шарова. Был бы он мне интересен, если бы не была знакома с Библией? Да, все равно интересен. Читается на одном дыхании. Сюжет прекрасен. Рекомендую всем!

Прежде всего следует поблагодарить ArsisBooks за потрясающего качества издание избранной прозы Шарова в трёх томах, куда собственно входят и "Репитиции". Выбор произведений, конечно, может вызвать вопросы, однако к исполнению не придраться - всё на высоте. Бумага плотная, приятная на ощупь, всё добротно проклеено и прошито. Отдельная благодарность художнику, сумевшему очень чутко уловить настроение романов Шарова и воспроизвести в иллюстрациях.
О самой книге можно говорить много и долго, но я ограничусь главным - это, на данный момент, очевидно самая ёмкая и лаконичная книга прижизненного классика. Количество сквозных историй, по сравнению с прочими его произведениями, значительно уменьшено и почти весь объём книги занимает центральный сюжет, базирующийся на развёрнутой метафоре истории русского народа, как бесконечных, длящихся на протяжении веков грандиозных Репетиций Второго пришествия Христа. Книга во многом перекликается с другими романами Шарова, как структурно так и сюжетно. Композиция, в целом, типична для автора - зачин с условным героем-рассказчиком, нахождение им некоей рукописи/архива/истории, развёртывание этой истории перед читателем в повествовательном тоне. Как я уже сказал, в двух словах рассказать об этой книге невозможно. Как и любой другой роман Шарова, его нужно читать внимательно и въедливо, вскрывая всё новые и новые смысловые пласты.

Интересная история. Мне это чем-то напомнило Маркеса "100 лет одиночества". Время движется по спирали в рамках одного общества, коллектива, секты. И чем-то напомнила "Лавра" Водолазкина, наверное потому, что это часть истории России, самобытная культура, менталитет конкретного отчужденного поселения. Первые страниц 30-40 для меня были скучными, библейскими, приходилось перечитывать предложения, чтобы "врубиться" о чём это. А после втянулась в сюжет и прочла книгу довольно быстро, увлеченно. Иллюзии, в которых пребывают герои, мифологическое будущее, наваждение... Еще для себя отметила, что автор нестандартно строит предложения, что придает повествованию еще больше шарма.