Приближение окраин: Стихи. Эссе; Новое литературное обозрение, 2013

Если я напишу, что прочитал эту книгу, скорее всего это будет неправдой. Прочитать ее можно только в буквальном смысле. Но понять, оценить ее глубину, удивительный слог стихов Абдуллаева, его образы, точные, завораживающие своей медленностью гипнотические описания, с одного раза невозможно.
Стена, чуть позже твой кушанский облик:
за нею. В стакане чай, и полдень высек, как тавро,
уют в жужжащей комнате. С барьера
полыхает пустошь. Пусть
без пользы назревает четкость в предметах, будто горний
улов. Так верх вынашивает давку
низовую, крепнет майя в разбеленном безмолвии.
Ты улыбаешься, и вновь
немыслимо другое. Ответ был близок.
Мы не видим в безлюдном освещеньи. Ибо
умолкло, не умаляясь. Нет, не знаю. Ибо
с пьемонтских холмов повеет сыростью – любимый
роман. Ты посмотрел в окно, как если б
шагнул вперед: брезент, бумажная равнина, кот –
как воздух, не умеют исчезать,
протяжно плавясь в солнечной ацедии. Мы обернулись,
новый день. Газета шелестит среди окрестных мумий.
Абдуллаев кладет своего читателя на лопатки, на среднеазиатский ковер и вводит в состояние транса. Перед взором одурманенного чтеца, обрамленные лучами ослепительного солнца, в душном и знойном двойном полдне проплывают образы, один за одним - это хроника без звука работающего кинопроектора.
Все живое, если приходит сюда,
то лишь ненадолго – добавит тень
к другим теням и тотчас унесет ее. Сегодня
такой тяжелый ветер, что передвинул слякоть
от пустыря к мосту гнилому.
Гранит безмолвен. И собака
похожа на безмолвие. Она
увернулась от невинной пошлости воя,
и нервный толчок под шерстью и в лапах –
это слепок с прерывистого лая.
Перепончатый взгляд собаки вот-вот разорвется
от погони за мутно-зеленой птицей –
уклончивый плюмаж в осеннем воздухе.
Поэт и прозаик Шамшад Абдуллаев живет в Фергане, но владеет русским языком просто филигранно. Без всяких преувеличений - это крупнейший русскоязычный поэт современности.
Вот, сказал он, Арно, чума зеркал, иная –
река самоубийц. Чуть грезишь. Воздух
и мы там, вязнущие в улье углов глинобитных. Улиц
глубь сечет летний свет. Столько
скрытых слагаемых и полуденный спазм – будто
в оконную опухоль вихрятся нумидийские стрелы. Сейчас
удушье делится на каменистый хлам
за дверью, кошачий взгляд,
мозолистые стены и флорентийский фильм
весь в пятнах гелиофобии. Через
комнату луч меряет желчный
ворс под ногами и донимает
капризной чертой сжатые губы
или сеет в них легкий бред:
Italiam, Italiam, и тает гипноз. Никнет
южный морок в наши подглазья, в кору
спекшейся лавы
мы здесь. Мужчины и ландшафт вдали
расходятся, как пепел.