От Патриарших до Арбата (Замшев Максим Адольфович); У Никитских ворот, 2014

• Владимир Артюх — 18 Декабря 2014

  5/5

  «И жизнь идёт…»
  Да, жизнь идёт. Иногда ни шатко, ни валко. Иногда проносится с такой скоростью, что не успеваешь оглянуться, как «Молодость тонкой линией // Прячется в облаках.». И наступает реальность, от которой невозможно уйти. С ней остаётся только смириться:
  Ты слышишь, закрывают ставни?
  Здесь обитает наша старость,
  Глаза от страха закрываю
  и проплываю.
  А дальше ночь, и всё сначала…
  «Смотри, в холодной белой дымке…»
  А ведь было: «Голуби, кино, // Трамвайный шум, армейские побудки, // Учителя, дешёвое вино, // Измятый луг, дожди и незабудки.» А что будет в жизни? «Голуби, кино, // Свиданья на трамвайной остановке, // Зажмуренное летнее окно, // Нехитрые соседские обновки.» А чего не будет? «…знать не суждено, // Но думаю порою ради шутки: // – Какое счастье! – Голуби, кино, // Трамвайный шум, армейские побудки.» Однако лёгкая ирония не придаёт лирическому герою оптимизма. Чувствуется невысказанный внутренний надрыв. И чем внимательнее читаешь стихи поэта, тем глубже проникаешь в абсолютно не киношную атмосферу московской жизни, да и страны в целом. Ностальгия обволакивает сердце и душу, проникая в переулки, площади, бульвары Москвы. Исчезая в них, она пытается отвлечь от себя внимание, оставляя нас наедине с поэтом. Читая его стихи о любви, об осени, весне, об исторических местах города, невольно становишься свидетелем тонкого и чуткого восприятия московской жизни.
  Максим Замшев, пожалуй, один из тех немногих поэтов, кто ментально прочно и навсегда обосновался в двадцать первом веке. Его поэзия недвусмысленно подчёркивает эту состоявшуюся принадлежность. И хотя в стихах о детстве, юности, молодости ностальгия по ушедшему времени явно присутствует («Запах детства на ладони // Въелся в линию судьбы»), она, на мой взгляд, является метафорой, содержащей в себе более глубокие переживания с осознанной потерей чего-то большего.
  Более четверти века своей жизни поэт отдал двадцатому веку. Преодолев пограничное состояние эпох, он вошёл в новое тысячелетие с духовно и эстетически осмысленным – и только ему собственным – творческим мироотражением и, не побоюсь сказать, прозрением:
  Я жил в ладу с родной страной,
  Смеялся, плакал, ошибался.
  Что приключилось вдруг со мной?
  России нет, а я остался.
  «Я жил в ладу с родной страной…»
  Разумеется, становление поэта происходит не на пустом месте. Максим Замшев сумел дробно впитать традиции русской поэзии. Поэтому он не чуждается перекличек с веком девятнадцатым и двадцатым. Поэт сосредоточил своё художественное внимание на концептуальных приобретениях отечественной поэзии как чисто формальных, так и образных.
  В новой книге «От Патриарших до Арбата» собраны стихотворения, отражающие характерные черты его индивидуального стиля и поэтики.
  Стихотворения, включённые в книгу, в основном ограничены Москвой, её жизненной атмосферой, её неповторимым духом.
  Москва на протяжении двух прошедших веков представлена в русской поэзии достаточно широко. И, казалось бы, что нового можно привнести в её образ. Оказывается, можно. Ведь образ Москвы представлен Максимом Замшевым на рубеже двух веков. А эти годы вобрали в себя такое множество событий, что ещё не раз их придётся осмысливать не только поэтически.
  Образ Москвы поэта по своей сути полифоничен. Переживания лирического героя тесно соприкасаются с общей атмосферой этих десятилетий. Что же всё-таки представляет собой лирический герой Максима Замшева? Прежде всего лирический герой – это не alter ego поэта, а его виртуальный посредник, за исключением, может быть, тех стихотворений, в которых заявленная тема совпадает с образом автора.
  Знаменитые на весь мир исторические места города (Патриаршие пруды, Кузнецкий мост, Охотный ряд, Гоголевский бульвар, Сретенский бульвар…) не просто топонимические наименования, а те духовные артефакты, без которых немыслима Москва.
  Поэзия Максима Замшева прежде всего рассчитана на изысканного и вместе с тем не предвзятого читателя. В книге есть место узнаваемым мифологемам и оригинальному историческому экскурсу.
  Славное ложе в огне не горит…
  Прав был Вольтер многомудрый,
  Кто там изменник, а кто фаворит?
  Утром откроется, утром.
  «Может, Потёмкин, а, может, Орлов…»
  или:
  А Вронский умер в Сербии
  Под воскресенье Вербное,
  А Байрон умер в Греции…
  Эх, хоть чуть-чуть согреться бы…
  «А время коротается…»
  Как известно, Максим Замшев в своё время окончил музыкальное училище им. Гнесиных. И это, безусловно, отражается на его поэзии. Имена многих великих композиторов (Бах, Дебюсси, Вивальди…) органично входят в ткань стихотворений, расширяя их тематический объём и пробуждая связанные с их музыкой эстетические чувства.
  В стихотворениях поэт удачно использует музыкальную терминологию (скерцо, дискант, аккорд…), названия музыкальных инструментов (рояль, контрабас…), которые несут очевидную смысловую нагрузку.
  «Не верь, не бойся, не проси…»
  Главное, чтобы «все были счастливы с чудом и без чудес».
  Вспоминается фраза К.Н. Батюшкова в письме к П.А. Вяземскому: «…что в счастливых стихах без счастья!»
  Поэзия Максима Замшева дышит ностальгией, печалью, неразделённой любовью, порою отчаяньем, и, как мне думается, в этом её глубина и чистосердечность. И хочется ещё раз напомнить великие слова Н.А. Некрасова: «Кто живёт без печали и гнева, // Тот не любит Отчизны своей.»
  Духовная атмосфера новой книги стихотворений «От Патриарших до Арбата» проникнута сыновней любовью к Москве и России.

  0

  0

• uniki — 18 Декабря 2014

  5/5

  ДОЛГОЕ ЭХО СТИХА
  Настоящие стихи читаются всегда медленно, с запинкой… Взгляд не скользит отрешённо и легко по строчкам, а то и дело застывает, окликнутый, поражённый вдруг открывшейся и доселе еще не знакомой истиной. Это естественно
  так и должно быть.
  Художественный образ — плод взгляда и мысли художника — всегда знакомый незнакомец
  он открывает нам мир, явление, предметы неожиданно и крупно, выпукло. Коли говорить о поэзии, то я думаю, что её прямое дело и назначение — открывать, называть, давая новое имя и неожиданное, вдруг открывшееся понимание всему, что живёт вокруг нас, но до сих пор, до явления поэта, этого стихотворения ещё не имело своего настоящего имени и жило среди нас будто бы без паспорта, анонимно и скрытно.
  Оттого искусство, литература суть мощнейшие русла познания, открытия, и потому мне так жаль людей, равнодушных и глухих к ним. Они ущербны, словно бы лишённые от рождения зрения, слуха или осязания и более всего напоминают мне знаменитых «Слепцов» Брейгеля… Правда, он имел в виду не физическую слепоту, а внутреннюю, нравственную, ну, да это всё близко и закономерно союзно. Понимаю, что это весьма субъективно, но иного понимания, иного сравнения у меня нет.
  Говорю обо всём этом потому, что новый и весьма солидный в объёме сборник Максима Замшева (восемь с половиной учётных листов!) вызвал у меня именно такие мысли… Он и впрямь читался медленно — мысли, сопереживанию было на чём задержаться.
  «Неподходящих ключей звякающий ужас».
  «…Холопы быстротечности, мы пропустили станцию».
  «Воздух, танцующий в колком ознобе».
  «Как мускул мира, воздух напряжён».
  «На обломках гражданской войны
  Так раздольно читается «Фауст»…
  Это — не броскость ради броскости, не парад-алле легковесной, пустоватой, но зато столь эффектной экспрессии! Это — результат пристального, испытующего вглядывания в мир и той мысли, что бежит стереотипов, а ищет и находит словно с нуля, с первозданности. Утверждаю: без подобного взгляда, такого хода мысли подлинной поэзии нет и быть не может.
  И «ужас» ключей, неподходящих ни к каким на свете замкам, и воздух, «танцующий в колком ознобе», напряжённый , как «мускул мира» — всё это закономерные и намертво запоминающиеся плоды внутреннего импрессионизма, чуткой и болевой ранимости от мира и жизни вокруг... Думаю, что у настоящего, живущего стихом и в стихе поэта в отличие от лишь имитирующих этот процесс (имя им — легион!) нет иного пути ни к себе, ни к нам. Здесь нет никакой игры, никакого притворства, здесь очень дорого плачено за слово, за строку, и потому они и неожиданны и ошеломительны, как выстрел, вдруг раздавшийся над ухом.
  «На обломках гражданской войны
  Так раздольно читается «Фауст»…
  Две эти строчки, вдруг встреченные мною еще до нынешнего сборника Замшева, в более раннем издании, и тогда и сейчас поразили меня и неожиданностью внутреннего стыка, контрапунктом в них, и печальной, даже угрюмой своей глубиной, и горькой усмешкой. Над нынешней общей нашей жизнью, которая год от года всё дальше, всё больше скатывается в братоубийственную гражданскую войну (мало нам раньше было!), над всеми нами, живущими в этой жизни уже вполне привычно, без оторопи и ужаса, над самим собой, наконец, потому что и автор, хроникёр и летописец выпавшего всем нам времени, также в нём с головой… Помочь тут — хоть и ненадолго, хоть временно — и впрямь может только классика, её воздух, разрежённый от электричества и наглой прилипчивой скверны современности, негаснущий внутренний её свет. Тот, кто захочет когда-нибудь кратко, но исчерпывающе охарактеризовать нынешнее наше общее время, вряд ли сможет обойтись без этой формулы, найденной Максимом Замшевым… Зачем искать уже найденное и портить слабым подобием, паллиативами то, что увидено, найдено точно, безошибочно и после словно отлито в металле, прочно, неизменяемо!
  У таких стихов — долгое, несмолкающее эхо, им суждена длинная жизнь, ибо они внутренне честны, подлинно серьёзны и сущностно значимы.
  Еще одна дорогая и существенная для меня вещь, часто засекаемая внутренне при чтении стихов Замшева… Они живут в потоке культуры, и русской и мировой, в лоне истории, музыки, литературы. Примеров тому немало, каждый внимательный и культурный читатель этой книги без труда и с радостью обнаружит, встретит их. Я же позволю себе привести лишь один пример и, право же, яркий и характерный:
  А в апреле, вечером у булочной,
  На глазах мальчишек и шпаны
  Промелькнёт в неразберихе уличной
  Тонкий профиль будущей жены
  Горячее, со всячинкой, месиво жизни, бурление её, часто царапающее, ранящее душу своей грубостью, обыденной пошлостью, и вдруг сквозь неё, как мираж, как освобождённый выдох, абрис мечты, её символ и лик. Что это, чьё эхо? Правильно! Александр Блок, «Незнакомка». «… И веют древними поверьями её упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука». Мечта — выше грубого месива жизни, она — над, она сильнее.
  Александр Блок крепко верил в это, верил всю свою непростую и очень нелёгкую жизнь… И был еще Эдгар Алан По, и Александр Грин, и все остальные, упрямые, шальные дервиши мечты, мечтатели и романтики, всегда видевшие не только событийное течение жизни, её обыденное русло, но и негаснущее, волшебно светящееся зарево над ней, блеск и сияние веры и мечты. Правда, жизнь у них у всех была отчего-то тяжела и трудна, часто просто невыносима, но здесь уж каждый выбирает сам. Выбирает по себе.

  0

  0

Все отзывы (3)