Отзывы на книгу: Живые и мертвые (Константин Симонов); Neoclassic, Астрель, АСТ, 2010

Одна из лучших книг известного советского писателя Константина Симонова. Он, пожалуй, был первым писателем, кто осмелился еще в начале 1960-х годов обратиться к больной и тяжелой теме - отступлению Красной армии в 1941 г. Его герой, журналист Синцов, волей редакции оказался в полку, который смог удержаться и подбить кучу немецких танков, а потом вместе с этим полком был вынужден прорываться из окружения. Командовал полком любимый герой писателя комбриг Серпилин, незадолго перед войной выпущенный из лагеря, куда попал по доносу своего сослуживца в 1937 г. Тема репрессий в армии, тема поражения советских войск, тема плохой готовности армии и особенно командного состава к войне с немцами раскрыты в романе с огромной силой, как раскрыта и глубокая уверенность советских людей, что поражения носят временный характер, что немцы будут разбиты, несмотря ни на что. Действие романа доведено до контрнаступления Красной армии под Москвой зимой 1941-1942 гг. Серпилин стал командармом, Синцов после потери документов в ходе второго выхода из окружения оказался в московском ополчении в звании рядового. Но главным для них и для всех была не карьера, а судьба страны, ради которой они жили и воевали. Сам Симонов прошел войну в качестве корреспондента газеты "Красная звезда", был свидетелем тех событий, о которых пишет в романе. Для него люди, выстоявшие в страшном 1941 г., были святыми, достойными самого высокого восхищения, и роман стал своеобразным памятником бойцам 1941 года - живым и мертвым.

По моему сугубо личному мнению, один из лучших романов на тему Великой Отечественной войны. Это широкое полотно рисует быт людей того времени как на фронте, на оккупированных территориях, так и в тылу. В романе есть яркие персонажи, которые надолго запоминаются читателю. Интересны сюжетные коллизии, испытания, через которые пройдут герои. Понравится тем, кто интересуется данным сложным периодом страны.

Страшная правда о войне, рассказанная историей человеческих судеб. Все, что прошел Иван Синцов - окружение, ранения, плен, отступление, атаки, "штабную бюрократию", гибель друзей и многое другое - это то, что пережили люди в те далекие страшные годы Второй мировой войны. Дружба, любовь, честность, верность, патриотизм, героизм - только это в конце концов привело к победе. Константин Михайлович Симонов написал очень жизненный и правдивый роман о войне, такой же пронзительный как и его поэтическое творчество. Для меня это произведение "Живые и мертвые" частично отразилось в стихотворении Симонова "Товарищ":
Вслед за врагом пять дней за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ, к Западу лицом.
Как шел вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.
Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было — пусть узнает мать —
Лицом на Запад легче умирать.
Роман отпечатан в серии "Книга на все времена". Это действительно книга, необходимая всем будущим поколениям, чтобы помнили как страшны войны и ценили мир и покой.

Серьезная масштабная книга, написанная о войне без прикрас, традиционное реалистичное описание событий, изложенных последовательно, - такой прием, призванный максимально "спрятать" форму повествования, позволив автору максимально быть рассказчиком и сделать наиболее сильный акцент на содержании. При этом в оценку событий, пропущенных через призму восприятия героя, в его внутренний монолог как бы задним числом включается авторская оценка событий, данная на опережение - например, размышляя о войне, герой не может знать, что она четырехлетняя. Очень много длинных диалогов, что усиливает динамику и добавляет фактурности сценам.
Одна из тем - тема правды о войне: важнее того, что происходит на самом деле является то, что поможет выстоять, не сломиться. Тема раскрывается с включением авторских оценок.
"— А материал есть? — спросил Синцов.
— Делайте из того, что есть. Я потом приеду. Какой же материал? — пожал плечами батальонный. — Может быть, привезут к вечеру. Газеты раздадут, а материал привезут. А у вас есть какой-нибудь материал? — поднял он глаза на Синцова.
Но Синцов только молча посмотрел на него. «Какой у меня может быть материал! — думал он. — Да, у меня есть материал, да, я видел за эти дни столько, сколько не видал за всю жизнь, но разве можно напечатать все это рядом с той только что записанной по радио сводкой, которую редактор держит на коленях вместе с сухарями?! В сводке написано о больших приграничных сражениях, а я еще три дня назад не мог попасть из Борисова в Минск. Чему же верить: этой сводке или тому, что я видел своими глазами? Или, может быть, правда и то и другое, может быть, там впереди, у границы, на самом деле идут тяжелые, но успешные оборонительные бои, а я просто оказался в полосе немецкого прорыва, обалдел от страха и не могу представить себе того, что происходит в других местах?»
Но если даже правдой было и то и другое, это не меняло дела в газете. На ее страницах принятая по радио сводка претендовала быть единственной правдой! Это было так. И иначе и не могло быть.
— Нет у меня никакого материала, — после долгого молчания сказал Синцов, глядя в глаза редактору, и они оба поняли друг друга.
Сначала под пером корреспондентов, а потом под красным карандашом Синцова, приводившего заметки в соответствие со сводками, из них постепенно исчезало все, что могло дать представление о том, в каких местах сейчас шли бои. В соседстве со сводками, говорившими о продолжавшихся приграничных сражениях, эти заметки приобретали, пожалуй, даже успокоительный характер. Люди дрались, проявляли мужество, убивали фашистов. Где? Об этом говорили сводки.
Даже из самых скупых рассказов вернувшихся за ночь в редакцию корреспондентов Синцов уже знал: то, что он видел на Минском шоссе, происходило не только там. Немцы прорвались во многих местах. Обстановка, во всяком случае на Западном фронте, была тяжелой, неясной, и не фронтовой газете было раскрывать ее! Это он понимал и действовал своим красным карандашом без колебаний. Не понимал он другого: как все это могло произойти? Не понимал и мучился вопросом: неужели, несмотря ни на что, мы не переломим положения в ближайшие же дни? Все, что видели его глаза, казалось, говорило: нет, не переломим! Но душа его не могла смириться с этим, она верила в другое! И хотя он вправе был верить своим глазам, вера его души была сильней всех очевидностей. Он не пережил бы тех дней без этой веры, с которой незаметно для себя, как и миллионы других военных и невоенных людей, втянулся в четырехлетнюю войну".