Отзывы на книгу: Улыбка Эммы (Сотников Владимир Михайлович); Эксмо, 2016

Книга, написанная душой. Это не преувеличение и не пафос, чувствуется, что вот настоящее читаешь, с трепетом выписанное. В какие-то моменты хотелось остановиться и остаться в том переживании, которое возникало при чтении, настолько оно живое и очень человеческое.
Заметила, что Эксмо стало экономить на бумаге.

Рецензия Андрея Остальского, главного редактора Русской службы Би-би-си (2001-2009), журналиста, писателя:
"Не помню даже, встречался ли мне когда-либо такой сильный, такой короткий, но ошеломляющий эпиграф, каким открывается роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы». Всего четыре слова, но каких… У меня в голове даже еще как бы точки в этой беспощадной фразе появились: «Бог. Видит. Не. Всё».
Понятно с какими страшными, великими темами это перекличка. Если бог есть, то как объяснить Освенцим и ГУЛАГ? Увы, давайте скажем честно: мало кто из нас - и верующих, и неверующих - находит убедительным официально утвержденный христианскими богословами ответ на этот сшибающий с ног вопрос.
И про это же знаменитая «молитва Зиновьева»:
Будь пусть немощным, не всесильным, не всеведущим, не всеблагим, не провидцем, не любвеобильным, толстокожим, на ухо тугим. Мне-то, Господи, надо немного: в пустяке таком не обидь. Будь всевидящим, ради Бога! Умоляю, пожалуйста, видь!..
Но. Видит. Не. Всё.
Это «алиби» бога. Это наша надежда и утешение: бог видит не все… так вот в чем дело! Ну слава богу, нашлось объяснение, теперь понятно, как возможно такое, что надолго лишило одного из двух героев «Улыбки Эммы» способности говорить. Поэзии не может быть после Освенцима, утверждал Адорно. Не может быть слов после того, что довелось случайно увидеть ребенку – красноармеец, добивающий штыком маленькую больную девочку из раскулаченной семьи, да еще с истинно русской, добродушной присказкой: «Чтобы не мучилась, Михалыч».
Чем не акт гуманизма? Что ждало несчастного ребенка где-нибудь в Сибири или на Соловках, под открытым небом, без жилья, без тепла и еды – медленная жуткая смерть. Может, действительно, лучше того-с?
Но кем надо быть, чтобы это сделать? Штыком плачущего ребенка - р-раз? И потом побалагурить с напарником душевно. Кем-кем, обычным красноармейцем, борцом за мировое большевистское счастье в конкретных обстоятельствах жизни. Но увидев это, разве можно не онеметь?
Двуединый герой книги «долго не хотел жить дальше, словно чувствуя, что попал не туда, словно желая вернуть неправильную жизнь кому-то обратно».
Почти как у Достоевского: «Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю». Но все же и не совсем так. И не по Цветаевой: «Не надо мне ни дыр ушных, ни вещих глаз. На твой безумный мир ответ один — отказ». А без кривляния и глумления, но с великой, напоказ вовсе не выставляемой, иссушающей горло и запечатывающей уста печалью.
Но, вопреки Цветаевой, уста все же придется распечатать. Придется начать говорить. Придется, ведь нужно, чтобы бог увидел, разглядел наконец. Как помочь этому? Кому поведать и как правду отраженных друг в друге поколений?
Отец и сын, двуединый герой. Отец, сын… и святой дух? Это не та, конечно, триада, но и тут есть неслучайная перекличка.
Вопреки всем свинцовым мерзостям нечто высшее незримо присутствует в жизни обоих, хранит их от погибели, на краю которой они оказываются. Нечто, до чего не дотягиваются лапы века-волкодава, как бы злобно он ни подпрыгивал, свирепо рыча. Что это? Возможно, это удивительная, бесконечно прекрасная, неземная улыбка любимой, не дающая впасть в окончательное отчаяние отцу и переданная по мистическому наследству сыну.
Любимую застрелил пьяный нквдэшник лишь за то, что она отвергла его домогательства. Но до конца не убил. Что-то навсегда осталось. И отцу, и сыну.
И это помогло искуплению. Оказавшись в безвыходной, казалось бы, ситуации, герой приперт к стенке славными органами, предложившими с ухмылкой невозможный выбор: либо будешь раздавлен, либо превратишься в предателя и стукача. Решения нет и не может быть. Но он в секунду находит его. Ударил топором – не испугавшегося почти до обморока опера, а себя - по руке. Отрубил пальцы. Стал негоден ни к строевой, ни к агентурной службе. Освободил себя. Не дал уничтожить в себе главное.
И молитва сбылась. Бог увидел.
«Улыбка Эммы» обманчива. Книжка кажется маленькой, тоненькой, чуть ли не пустяком, на самом деле – огромна по своей смысловой нагрузке. Кажется простенькой, а на самом деле сложна, многослойна и многоголоса. Мне, наверно, все-таки не самому неискушенному из читателей, потребовалось ее перечитать второй раз, чтобы понять. И что тоже замечательно – именно при втором чтении удалось получить от нее почти физическое яркое удовольствие.
Но какое же удовольствие от таких-то жестокостей? Вот в том-то и дело, в том-то и великая, редкая заслуга Владимира Сотникова: трагичная, страшная вроде бы история, но рассказана она так, с такой ясной, доброй, лишенной всякой мстительности и озлобления интонацией, что оставляет светлый след в душе. Закрываешь книжку с теплым чувством, с откуда-то берущейся бессознательной улыбкой, которую посторонние, чужие в этом разговоре для своих – для тех, кто умеет чувствовать чужую боль, – не заметят и не поймут."

Лариса Бельзер-Лисюткина,
историк культуры, профессор Свободного университета (Берлин).
УМНЫЕ УМОЛКАЮТ ПЕРВЫМИ
(рецензия на роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы»)

ОКОНЧАНИЕ

В начале второй части важно «описание писательства», хотя автор считает, что этого делать нельзя. Но и избежать невозможно. Феноменология литературного творчества — одна из великих тем мировой литературы: каким образом устная речь, опыт памяти и познающего сознания перерабатываются в литературный текст? Как из коллективного тела нации выделяется индивидуальность? Когда кончается детство и как происходит взросление? Эти философско-психологические вопросы не превращают художественный текст в научное эссе. Они - часть литературного нарратива, они вплетены в описание внутренней жизни и личностного развития героев. Тут тщательно реконструированы детские и подростковые переживания трагичности человеческого существования: необратимость времени, избирательность и непостоянство памяти, нехватка языка для описания своей внутренней жизни, «юношеская пропасть одиночества», страх смерти (эпизод с ночным вороном), влюблённость. Всё это - «в поисках утраченного времени», которое сын хочет вернуть в своё повествование
Жизненный путь советского послевоенного поколения не был прерван войной, как это случилось с их родителями. Сын осознаёт, что он, хоть и идентичен отцу, и у них с ним общее «Я», но в то же время он — Другой: «Мне было стыдно, что хочу быть другим, но я чувствовал, что это необходимо… А иногда я, наоборот, боялся своей новизны...». Эта «новизна» сына, старающегося быть alter ego своего отца, проявляется в том, что ему мало окончить пединститут и стать учителем — как отец. В нём живёт беспокойный дух творческой личности, он расширяет свой мир, перебравшись из села в Питер, и там, в другом мире и среди других людей, становится писателем.
Но писатель, вообще любой художник, по определению отщепенец: он «отщепляется» от коллективного народного тела, он рефлексирует по поводу этого тела со стороны. От этого сыну-писателю стыдно превращать отца в объект своего писательства, но «это необходимо», ибо как иначе он смог бы исполнить данный отцу обет и вернуть ему язык, речь, самого себя в конечном счёте.
Сын воплощает свой проект в жизнь, книга написана, отец её прочёл. Сын знает, что отцу не понравится фраза «Бог видит не всё», и он завершает свой роман словами: «Теперь Бог видит всё».
Роман «Улыбка Эммы» труден для анализа и рецензирования. Он настолько насыщен саморефлексией, что у рецензента мало шансов выйти на метауровень по отношению к рецензируемому материалу. Всё, что можно сказать в отношении текста, уже содержится в нём самом. Поэтому в заключение я скажу о читателе. Те люди из села, среди которых начинался жизненный путь автора, смогут прочитать роман, узнать в нём самих себя и оценить правдивость и эмпатию автора, не вникая в философские тонкости. Тот читатель, который причастен к философско-нравственному, эстетическому и политическому слою повествования, будет ожидать от автора более однозначной идентификации с ныне существующими политическими фронтами и лагерями в расколотом российском обществе. Однако с этим расколом роман никак конкретно не пересекается. Он последовательно остаётся на дистанции к «злобе дня», потому что его установка как раз и состоит в том, чтобы найти образ жизни вне любого зла.

Лариса Бельзер-Лисюткина,
историк культуры, профессор Свободного университета (Берлин).
УМНЫЕ УМОЛКАЮТ ПЕРВЫМИ
(рецензия на роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы»)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
В романе есть третья линия - любви и счастья, от неё идёт заглавие: «Улыбка Эммы».
Эмма… Это имя перекликается с Джеммой, героиней тургеневской повести «Вешние воды». Да и действие происходит в Австрии. Почти как у Тургенева, герой которого встречает свою Джемму в Германии. Обе юные героини воплощают собой романтический идеал: красоту, женственность, трогательную искренность. Эмма — дочь профессора музыки, у неё с её отцом такая же гармония, как и у автора романа с его. Иногда отец и дочь тихонько играют на рояле в четыре руки. Герой влюбляется в Эмму со всей силой своей молодости и воображения. Ему кажется, что улыбку Эммы он раньше видел на небесах, в разрывах между облаками, пронизанными лучами света. Эта улыбка как Святой дух, который веет над Отцом и Сыном. Небесная улыбка сопровождает по жизни и сына. Он, будучи студентом, возвращался домой из сибирской экспедиции. В аэропорту, где ему пришлось переночевать, он утром видит обращённую к нему улыбку ребёнка, которая впоследствии кажется ему знаком божественной любви и спасения. В книге несколько раз разъясняется слово веение, которым отец и сын называют присутствие в их жизни необъяснимого, мистического, охраняющего и исцеляющего небесного начала. Возможно, это православная софийность: «София - Душа Миpа, создательница коллективных душ наций и человечества, начало собоpности и Цеpкви Хpистовой».
Молчаливое счастье отца с Эммой было недолгим. Эмма гибнет - её убивает пьяный капитан НКВД.
Когда-то в детстве отец уже пережил тяжелейшую травму, из-за неё он надолго потерял способность говорить. Немногословность, о которой так сокрушался потом его сын, была последствием этой неизжитой травмы: спасаясь от раскулачивания, семья отца бежала из родного села в неизвестность от людей с винтовками и с красными звёздами на папахах. В дороге мальчик видит страшное: конвоир-красноармеец, сопровождающий обоз со своими раскулаченными земляками, выхватил из рук матери плачущую маленькую девочку, швырнул её на землю и проткнул штыком, «чтоб не мучалась».
Когда погибла Эмма, для отца схлопнулся мир. Он не видит смысла в даль-нейшей жизни: убийство Эммы убило в нём самом способность любить, верить и радоваться жизни. Бог умер?
Бог и вера — это четвёртая сквозная тема романа. Она возникает уже в его первой фразе, и далее во всех узловых эпизодах. Для отца и сына, для их близких вера была как та ленточка, которая много лет болталась за окном в детской ком-нате отца, а в трагических ситуациях, когда жизнь висела на волоске, она всплы-вала в его памяти и обретала смысл: мысленно хватаясь за неё, отец вытаскивал себя из пропасти, из воронки, в которую его затягивали силы зла, из лабиринтов отчаяния и одиночества. У обоих героев романа своя философия веры. Их вера внеконфессиональна, это личное переживание, в неабстрактном, ситуативно-конкретном облике, она непосредственно связана с кризисами, через которые проходят герои.
Самое тяжёлое, что выпадает на их долю — это жить с осознанием победившего зла. Зло выдаёт себя за добро, ложь за правду, рабство за свободу. Зло воплощено в беспредельном зверстве этих красноармейцев со звёздами, офицеров НКВД, в пьяном кураже убивающих детей и женщин, в изгнаниях, насилии и лжи. Трагизм отца и сына в том, что они чётко видят грань, которая разделяет добро и зло, ложь и правду. Они органично, на физиологическом уровне не способны на компромиссы со злом. Но злу всегда нужны в заложники праведники.
Искушение злом — ещё одна сквозная тема в судьбах героев. Её прообраз — в Евангелии от Матфея: «...берёт Его диавол на весьма высокую гору, и показы-вает Ему все царства мира и славу их, И говорит Ему: всё это дам тебе, если пад-ши поклонишься мне». Через такое искушение проходят отец с сыном, и даже отец отца: их всех, в трёх поколениях, суля блага и выгоды, пытались завербовать для службы в НКВД/КГБ. Вернувшемуся с войны отцу приходится из-за этого вместе с родителями бежать из дома второй раз, и опять начинать жизнь с нуля на новом месте. Сыну бежать некуда — зло само неотступно бежит за ним по пятам. За то, чтобы стряхнуть с себя это зло, и отцу, и сыну приходится платить высо-кую цену. Эпизод с искушением сына — кульминация нравственного сопротив-ления злу его семьи. Сцена его «отсекания» себя от власти «особистов» может быть прочитана как цитата из русской классики (Лев Толстой. Отец Сергий).
В послевоенном мире отец вновь встречается с родителями и создаёт свою семью. Он становится сельским учителем, и у него рождаются дети. Его взрослый сын, в «я»-форме рассказавший в первой части романа об отце, во второй его части рассказывает уже о себе самом, тоже от первого лица. Начальная сцена второй части происходит в Иерусалиме. Это ретроспекция: в «вечном городе» сын искал поддержки свыше, чтобы реализовать свой замысел, а вернее, свой долг: создать книгу об отце, в которой он будет говорить его голосом и от его имени. «Господи, помоги сказать» - записку с этой просьбой он помещает в трещину Стены Плача. Иерусалимский эпизод возвращает читателя к началу романа, к его первой фразе: «Бог видит не всё». То есть сын предназначает свою книгу для Бога, чтобы Он узнал о том, что пережил его отец и он сам.

Лариса Бельзер-Лисюткина,
историк культуры, профессор Свободного университета (Берлин).
УМНЫЕ УМОЛКАЮТ ПЕРВЫМИ
(рецензия на роман Владимира Сотникова «Улыбка Эммы»)
Осенью прошлого года я получила в подарок книгу от автора, которого раньше не знала: Владимир Сотников. Улыбка Эммы. Роман. Серия «Мастера со-временной прозы». Изд. Э. 2016. 250 с.
После первого прочтения потребовался перерыв — потом читала второй раз. По третьему кругу перечитывала отдельные эпизоды.
Незадолго до этого я была на конференции в Берлинском центре литературных исследований (Zentrum fur Literatur- und Kulturforschung Berlin, ZfK), где в одном из докладов автор анализировал первые фразы популярных немецких романов. По мере их озвучивания (подборка из двух сотен книг) весь зал буквально полёг от хохота. Понятно, что первая фраза - то же самое, что музыкальный ключ для партитуры, она задаёт тон всему остальному тексту.
Роман В. Сотникова начинается фразой: «Бог видит не всё». Это сильное заявление. Оно полемично к поговорке «Бог правду видит, да нескоро скажет». Вторая фраза звучит не менее афористично: «Помню свою детскую жалость от того, что заметил: умные умолкают первыми». Такое начало настраивает на медленное чтение.
Обе части романа можно было бы озаглавить «Отец» и «Сын». Первая разделена на 20 глав, каждая предварена коротким концепт-резюме. Во второй части текст сплошной, переход к новой теме отмечен только двойным интервалом.
По жанру «Улыбка Эммы» - роман-сага, повествование о двух поколениях одной семьи, родом из деревни. Об их выживании в войнах и в терроре, о невозможности убить в человеке его нравственность и его стремление жить в согласии с самим собой и с окружающим миром. О неотвратимой судьбе и о свободе воли. О преемственности между отцом и сыном, об их мистической связи, об их общем «Я». Их идентичность метафорически воспроизводит евангельское единство Отца и Сына. Есть и стилистическая, языковая близость между Новым Заветом и романом: это сочетание драматизма, простоты и исключительной правдивости. Похожий стиль присущ, помимо Священного писания, ранним литературным памятникам античности и исландским сагам.
Загадочная неуязвимость отца от всех репрессий, от которых после революции массово гибли советские крестьяне, и от опасностей, уносивших жизни миллионов солдат на фронтах 2-й мировой войны — это магический реализм, включённый в ткань реалистического повествования. Он отсылает к выживанию рода, коллективного тела нации, даже когда миллионами гибнут отдельные личности.
Выживание народа в революциях и войнах — одна из сквозных тем романа. Вторая осевая тема — духовная и социальная трансгрессия героев: от деревенских тружеников, привязанных к земле и к селу, в сферу творчества, а через творчество к статусу «граждан мира». Нет, они не становятся эмигрантами, они становятся потребителями и производителями общемировой культуры. Дедушка героя — крестьянин, отец - сельский учитель, а сын, став по призванию и по семейной традиции учителем, понимает общечеловеческую ценность невысказанного семейного опыта и видит свою миссию в том, чтобы продолжить речь отца, который всегда «умолкал первым». Став писателем, сын превращает свой рассказ об отце и о своей семье в литературный текст, придав ему таким образом общечеловеческую значимость: он вливается в общемировую культуру. Этим автор выполняет молчаливый обет, данный отцу: говорить за него, от его имени, от первого лица, ибо он воспринимает себя и своего отца как одну личность. Обе части романа написаны в «я»-форме. Но в первой части это «я» отца, а во второй — сына. При этом реальным рассказчиком в обеих частях выступает сын.

Вот вроде и тематика мне близка (потому и выбрала книгу), и жизненные истории явно не выдуманы, цепляют за живое, и главный герой (отец) очень располагает к себе, и язык автора понятен, но сколько же занудства…
Книга повествует о судьбах отца и сына, автор-рассказчик – сын.
Осилила я чуть больше половины, и первая эта половина была посвящена жизни отца (раскулачивание, война). И вот вроде только автор начинает рассказ какой-то жизненной истории, только ты в это втягиваешься, проникаешься, как автор тут же, странички через две, сам себя перебивает и начинается, что «вот какие же в жизни бывают совпадения, … а может и не бывают, … а может и не совпадения…». И так вся книга, по крайней мере, прочитанная мною часть. Бесконечная рефлексия! На каком-то этапе хочется просто оттолкнуть автора. Ну дайте книгу спокойно почитать!
Я понимаю, что автору не хочется быть просто пересказчиком, хочется и свое мнение высказать. Но этого мнения так много, что «фактическая часть» занимает от силы процентов тридцать. Автор, взявший жизненные истории в примеры для изложения своих умозаключений, на каком-то этапе про них забыл.
Кажется, что автору-писателю просто поговорить не с кем.